Массивная темная мебель, потертое кожаное кресло, большой стол, на котором среди старых рукописей, потрепанных жизнью фолиантов, россыпи невесть откуда взявшихся античных монет, бюстик философа эпохи Просвещения, слишком широкоизвестного, чтобы называть его имя, настольная лампа, тускловато светящая из-под фигурного торшера…этих и прочих предметов, напоминавших кабинет какого-нибудь неудачника типа Индианы Джонса в комнате Роберта Виктора Кэмпбелла не было ровно с тех пор, как он сменил предшественника на его месте. На факультете жила легенда, что его вещи долго летели прямо в окно, сопровождаемые небольшими клубами сигаретного дыма и криками «Уходя – уходи!», которые им вдогонку изрыгал недр комнаты молодой преподаватель. Впрочем, неизвестно, сколько в этой легенде было правды, учитывая эксцентричный и местами резкий характер Кэмпбелла.

Теперь здесь царил не менее старомодный, но куда более минималистичный стиль 70-х, правда, с меньшим разбросом цветов: известно, что яркие расцветки раздражают преподавательский состав. И хотя сам Кэмпбелл, в юности тяготевший к неформальным кругам, не разделял этого убеждения, он предпочитал «не дразнить быков». Поэтому кресла для посетителей, которые вполне могли бы украсить аппартаменты семейства Джетсонов, были не вызывающе красного, а провокативно-бежевого цвета. Позади черного стола, на котором не лежало ничего, кроме атмосферного давления в большом кресле с ушами, такого же бежевого оттенка сидел сам хозяин кабинета, уставившись в книгу, обложка которой была аккуратно обернута в газету, так, что если бы кто-то проявил к ней интерес, то вынужден был бы удивленно смотреть на не менее удивленно глядящего на него Бена Бернанке.

О нет, Кэмпбелл вовсе не был из тех полусумасшедших преподов, отрицающих учебные планы и использующих письменный стол, чтобы, вскочив на него прямо в ботинках, вещать оттуда студентам строки Уитмана! Просто с утра он проснулся со странным ощущением, что сегодня, в три по полудни, его посетит нечто такое, что несколько смешает планы. Роберт привык доверять своим ощущениям, поэтому предусмотрительно навел порядок и решил провести послеобеденный отдых за чтением книги, обложку которой стол старательно спрятал от окружающих.

*   *   *

Он еще не успел отклонить книгу чуть набок, чтобы повнимательней присмотреться к гостье, а та уже успела примоститься в одном из кресел и обратилась к нему по званию его дома. Роберт глубоко вздохнул, как обычно вздыхает электромонтер, когда его, наконец, отвлекают от чтения Нью-Йоркера, чтобы он соизволил пойти и немножко поработать, и, положив книгу перед собой, молча уставился на вошедшую. Лицо преподавателя истории искусств изображало поистине философское любопытство: чуть приподнятые брови над чуть прикрытыми веками явно говорили – «Ну, чем вы можете меня удивить?».

- Вы о’Ханниган. – констатировал Кэмпбелл. – Извините, барышня, предпочитаю без чинов.

Он наклонил голову набок, заглядывая гостье через плечо и скривив чуть недовольное лицо.

- Вас не затруднит?.. – мужчина указал пальцем на дверь и слегка подергал указательным пальцем, явно намекая, чтобы девушка повернула вертушку.

Дверь была далековато, и пришлось бы встать и вернуться, но в задачи Кэмпбелла вовсе не входило повести себя неделикатно. Ученики ценили его именно за эту граничащую с легким хамством непосредственность, не подозревая, что преподаватель просто чувствует себя несколько выше, чтобы опускаться до принятого в академических кругах «идиотского политеса».

Отредактировано Robert Campbell (2022-01-10 01:57:35)

Вдохновение

- Вы знаете, что такое самоцель? – Роберт встал.

Все это время он пристально смотрел на гостью, но будто бы как-то отчужденно, холодно и практически безразлично. Это не была маска. Это и было безразличие. Лучшее оружие. Люди вокруг все время создают себе иллюзорные цели, стремятся к ним, волнуются, волнуясь – приписывают окружающим разные действия, мотивы, поступки. И почему-то никто и никогда, или почти никогда не закладывает фактор «По хрену!». Роберт научился пребывать в этом состоянии – его совершенно не волновало, в самом конкретном, нервном смысле, что-либо, что не находилось в его фокусе внимания. И этой Санни там явно не присутствовало ни в каком качестве.

Миссия девушки была очевидна, да и начала она несколько неуклюже, как студент, первый раз предлагающий взятку – Кэмпбелл сразу вспомнил свои студенческие годы: сам он взяток не давал, но вот наблюдал это не раз.

И поэтому нужно было выслушать.

- По-моему, подавляющее большинство членов домов – это люди, занимающиеся онанизмом, - произнес Кэмпбелл, нахмурившись и тут же будто бы спохватился. – Прошу простить непечатное выражение при вас, но термин медицинский и очень подходящий. Я не про буквальный онанизм, конечно. М-да. Ну вы-то не из таковых.

Он встал и направился к одному из двух черных икеевских шкафов, который был закрыт на глухие дверцы без стекол, молча открыл их и изъял бутылку «Уильяма Лоусона» и два бокала. Вернувшись к столу, Кэмпбелл приветливо улыбнулся и сделал приглашающий жест.

- Жахнем по маленькой? Вы, я надеюсь, не на работе? – мужчина усмехнулся и налил понемногу в каждый бокал, после чего опустился в кресло, небрежно выдвинул один из ящиков (гостье было не видно, какой) и, изъяв оттуда початую плитку черного шоколада, кинул на стол. Небольшой глоток, не дожидаясь приема приглашения, и вот – во рту «Капитан Блэк», которую Кэмпбелл по-стариковски запаливает от спичек, извлеченных из кармана бежевого пиджака. А затем – вновь пригласительный жест.

Нет, он явно не настроен на разговор в ее тональности, более того, не позволит никому в его кабинете диктовать ему музыку. Она явно не понимает главного – Кэмпбеллу плевать на бабки, все эти сраные «Дома» и политику в том виде, в каком это все существует. Это же надо! Он-то думал, что хотя бы в «Манускрипте» серьезные люди – восток-с. А нет, та же шляпа. Приходят как в галантерею, чтобы впарить какой-то немыслимый товар на продажу. Тоска! Так разговора не выйдет.

Все-таки нужно немножко поправить положение, которое она начала портить своим неуклюжим предложением! Но тогда, надо немножко окоротить самомнение. Пожалуй, он даст ей подсказку. Кэмпбелл пыхнул сигариллой и уставился на ее светящийся красным угольком кончик.

- Я рад за «Манускрипт» и его открытость, но сюда пришел не Ли Тегуай, что соответствовало бы моему статусу, и не Люй Дунбинь, что соответствовало бы возможному предложению. Сюда пришли вы, мисс о’Ханниган.

Кэмпбелл, конечно, чуточку блефовал. Хотя «Манускрипт» напускал тайну на состав своего руководства, тем не менее, стоило только кому-либо из них хоть как-то проявить сюда, любому, кто обладал минимальными аналитическими способностями (что, надо признать, в наши дни – редкость) было нетрудно установить, кем он является. Их, как и всех представителей Домов, губила страсть к мелким эффектам – все знали, что руководство «Манускрипта» названо в честь даосского восьмибожия. Остальное было делом техники. И, сопоставив нежный возраст мисс о’Ханниган, с тем, что она пришла говорить от имени «Манускрипта» можно было догадаться, что она либо Лань Цайхэ, либо Хэ Сянгу. Чжан Голао, подходящий по возрасту выбывал, поскольку был мужским богом, а перед Робертом сидела девушка…Если конечно, она не из тех модных людей, которые не могут определиться с полом до четвертого десятка…Было непохоже на это! И вряд ли, судя по началу разговора, к Кэмпбеллу пришли говорить о том, чтобы он толкнул зажигательную речугу на каком-нибудь их сабантуйчике. Так что, перед ним была, видимо Лань Цайхэ.

Впрочем, это не меняло для Роберта вообще ничего. Даже если бы они каким-то образом наняли для этой цели Асмодея.

- Так что оставьте этот пошлый политес, – продолжил он. - Вас саму от него не корежит? Выпейте, это хороший виски. И давайте поговорим по душам, по человечески. Я очень на вас рассчитываю.

Преподаватель приветливо и как-то рассеянно улыбнулся.

The Method Works - Perfume OST

Кэмпбелл не стал реагировать на замечание о'Ханниган касаемо фрикций слизистых оболочек, ограничившись лишь тем, что отметил про себя явное непонимание употребленной им метафоры, и, как это водится в среде образованных людей, вовсе не думал упрекнуть себя в ее корявости, а, напротив, убедившись в не слишком большой находчивости гостьи.

Пока барышня говорила, пытаясь при этом держать лицо, насколько это возможно, преподаватель улыбался в душе. Он еще сам не понимал, почему именно, но Санни вызывала в нем какое-то странное чувство, ностальгическое и одновременно нежное и от того как-то раздражающее. Она, конечно же, была убеждена в собственной уникальности, в сложности именно своей судьбы, была полна готовности поквитаться с миром (выраженном в ее родителях, само собой - с кем же квитаться, как не с теми, кто был "под рукой"?), и, в общем, являла собой тот букет неполноценности и комплексов, которые являет та часть молодых людей, которых нельзя отнести к разряду "дегенерат". Юнг писал, что полноценных личностей не существует, или они редки, и весь жизненный путь - это создание себя полноценным. О'Ханниган до этого было далеко в силу возраста и опыта. И Роберт вспомнил, что и на его курсе учились подобные дамочки...где они теперь? Где вы, Одри, Джейн, Дана, Ингрид? Ничего о них и не слышал даже. Кто знает, быть может, в своей мести этому миру они сломали свои прелестные зубки о кривые иссиня-черные скалы действительности? Но сам Кэмпбелл перешагнул этот рубеж, и, кажется, все еще на плаву. Поэтому он не мог не смотреть на свою гостью, как на нечто наивное, чуть злобное, бесконечно позерствующее, но в глубине души явно взыскующее тепла и ласки. Про некоторых женщин говорят, что это женщины-кошки, подразумевая что-то совсем Роберту непонятное. Он любил кошек, и не видел между этим обозначением и такими прошмандовками ничего общего. А вот Санни как раз под этот термин подходила. Профессор легко мог представить, как эту дамочку можно элементарно укротить, но, сперва, она должна была к себе подпустить. А она, как настоящая кошка, скорее всего бы сгруппировалась, поджала лапки и начала шипеть. И была во всем этом какая-то девичья, молодая невинность, которая, без сомнения, очаровывала своей наивностью.

- То, что вы говорите, применимо к образованию вообще, а не только к той игре в бисер, которую прекрасно описал Гессе, и которую на практике тут пытаются воспроизвести все эти дома. - отрезал Кэмпбелл, отломив кусок шоколада и, запустив его в рот, небрежным жестом подвинул плитку гостье. Несколько секунд он задумчиво жевал, всем своим видом демонстрируя, что сейчас начнет какую-то мысль, чтобы о'Ханниган не влезла со своим "занудничанием".

- М...м...так воф, - наконец соизволил родить профессор, - вы прифли торговафьфя.

Он дожевал шоколад и запил его изрядным глотком виски, после чего поставил стакан на стол и в свойственной ему развязной манере бросил:

- А я не торгуюсь. Мне насрать на этот студенческий детский садик, который Дома называют политикой. - он наконец повернулся к гостье полностью, уперев локти в стол и принялся говорить, как казалось, уже серьезно. - Есть знания. Великие древние знания, которые передавались из поколения в поколение, кочевали из страны в страну, формируя цивилизационную идентичность, становясь столпами культуры. Легенда гласит, что первым великим королем Британии был Брут, соратник Энея, изошедший с ним из Трои, сожженной греческими индоевропейскими племенами. И Брут принес в Англию, а она - в Америку доиндоевропейские знания. Да, это знание обрастало, множилось и ветвилось, подобно древу. Но ему по меньшей мере четыре тысячелетия.

Он сделал паузу:

- А суета нескольких бурундуков в ветвях этого древа, которой занимаются Дома...Послушай, Солнце, ну это же пошло! Что угодно - только не пошлость. Если что-то нужно, заходи и спрашивай. Но торг! Завтра этих бурундуков сменят другие, а послезавтра - другие. Бурундуки отправятся занимать прикормленные места в нефтепереработке, медиа или суходрочке, которую они называют муниципальными выборами. Ты хочешь прислуживать этим холопам - пожалуйста!

Кэмпбелл вновь откинулся на спинку своего старомодного кресла и посмотрел на гостью из-под полуприкрытых век:
- Мне кажется, что куда лучше хорошие взаимоотношения ради чего-то более ценного, чем самоутверждение долбоебов, как думаешь?.. Выкладывай, что там у тебя...

Отредактировано Robert Campbell (2022-01-23 14:17:59)

Rammstein - 'Frühling In Paris' Version for Orchestra

На словах девушки об амулете Кэмпбелл оперся двумя руками о стол и, расфокусировав взгляд, начал, надувая щеки, тихонько издавать звук вроде "Прум-пум-пум-пум-пуууууум!", после чего встал из-за стола и принялся медленно ходить по комнате. Повторив это заклинание раз пять или шесть (Санни как раз закончила говорить, отвесив в завершение ему нечто вроде комплимента), он, наконец, вернулся к своему месту, но садиться уже не стал, уставившись на гостью и произнеся "Мда...дела...". Что это значило? Кто знает?! Подчас люди просто таким образом сбрасывают накопившееся напряжение, подчас пытаются сделать вид, что невероятно озадачены полученной информацией. Чаще же всего так делают рабочие, когда видят перед собой нечто, к работе над чем им категорически не хочется приступать, или они просто тупят и еще не вникли в суть задачи. Они собираются вокруг этого механизма, машины, двери, размонтированной мебели; один из них достает сигарету и, тупо и не мигая глядя на фронт задач, начинает глубокомысленно затягиваться, после чего зовет коллегу, охотно примыкающего к этому загадочному коллоквиуму. И вот, стоят они минуты две или три, после чего один из них, вожак, но выглядящий, как правило, наиболее затрапезно, заключает: "Зайди завтра, глянем, что тут!", после чего заказчик должен удалиться слегка разочарованный, что не получил разрешения давно беспокоящей его проблемы.

Что до Роберта, он, судя по всему, лишь делал для себя какие-то выводы.

Все это время Кэмпбелл думал. Но вовсе не о цели визита этой странной особы, этой женщины-кошки, с ее странными тональностями и запросами, граничащими с детским "Дай!" и протянутой ручонкой, и, в то же время, прущим изнутри желанием казаться куда серьезнее, чем ты на самом деле. Отчего-то профессору до ужаса хотелось ей объяснить, что взросление и постижение природы вещей связаны. И что постижение природы вещей, их взиамосвязи, взаимоотношений людей, в некотором роде значат, что тебе становится плевать, кто и что про тебя скажет или подумает, что вся эта суета - погоня за призраком, что в глубине ее лежит подавленное и маскируемое от самого себя желание просто достигнуть комфорта и безопасности, что, наконец, в действительности оно достигается как самим ясным видением, так и окружением себя теми, кто может пролить бальзам поддержки на израненную вопросами душу. Но нет! Он слишком торопил события, и одергивал себя от подобных мыслей, осознавая, что недостаточно понимает свою гостью, знает ее. Хотя кое-что уже и начало вырисовываться.

- Благодарю за комплимент. Слава обо мне бежит впереди меня, и она дурная, поэтому мне приятно! - сострил Роберт и обновил бокал себе и Санни.

Он бросил взгляд на валявшуюся туфлю, после чего скользнул взглядом по Санни и уставился ей в глаза в упор. На самом деле его инстинктивно потянуло рассмотреть изящную ножку девушки: человек слаб, Роберт же никогда не скрывал, что ничто человеческое ему не чуждо, и одной из граней этого человеческого было эстетическое восхищение аккуратными женскими формами - оно было не столько эротическим в психологическом смысле, а скорее подобно восприятию античного грека, перемешивающееся с не имеющей выхода, как это обычно бывает у людей глубоко задумчивых, к коим Кэмпбелл относился, заботливостью о тех, кто кажется слабее. И эта ножка, по оценке Роберта явно заслуживала заботы и ласки.

- Родители-родители... - произнес он вполголоса, криво усмехнулся и как-то дернул в сторону головой, как бы говоря про себя "Однако!". - Знаешь, ты не единственная, кого другие считают своей собственностью. Мир погряз в этом дерьме. Мужья считают своими жен, жены - любовников, родители - детей, бизнесмены - рабочих, церковь - бога, сатану и весь ад впридачу. А человеку...

Он присел на край стола и уставился на щель под дверью, изучая, как под ней туда-сюда мелькают тени тех, кто шастает по коридору, словно какому-то другому миру, от которого их с Санни сейчас отгораживали хрупкие 5 сантиметров резного ДСП, для форсу покрытых белым шпоном, чтобы все, проходящие мимо, думали, что дверь - из крашеного дерева. Даже тут - фальшь.

- ...А человеку нужен человек...Как там у Достоевского? "Мы с вами - два человеческих существа, сошедшиеся в беспредельности!.." - задумчиво произнес он. Вдруг как бы очнувшись от мыслей, он хлопнул себя ладонью по колену, отчего виски в стакане в другой его руке возмутилось и, несколько капель, покинув свою стеклянную тюрьму, оказались на полу. - Черт меня возьми, мы даже иные цивилизации представляем в виде людей, и никто не ищет разумной жизни в виде тумана или реки! Впрочем это я отвлекся...Я могу тебе одолжить эту штуковину, если скажешь, зачем она тебе?

Последствия такого акта могли бы быть плачевными для Роберта Виктора Кэмпбелла, но вообще говоря, он мало думал о последствиях. Они были подобны для него этим каплям виски. Его появления на парах с алкогольным шлейфом, курение прямо в аудиториях, хождение во время лекций среди студентов, посещения с ними выставок, не регламентированные никаким уставом, даже, как говорили злые языки, дружеские попойки и поездки к черту на кулички, создали вокруг него ореол университетского безумного ученого, но... О! Каковы были преимущества: помимо безграничных восторгов студентов никто не воспринимал эту воплощенную серьезность всерьез. И те, кто переходил Роберту дорогу, делали это обычно лишь в один конец. Кто-то тихо шептался о его связях со спецслужбами, но слухи это были или нет - было неизвестно.

Отредактировано Robert Campbell (2022-01-29 13:36:47)

Кэмпбелл глянул на часы на стене - такие же строгие и минималистичные, как и все в его кабинете - шестнадцать часов.
- Вряд ли придется нести, если ты не хочешь, чтобы я просто вынес тебя за ворота, потом вернулся за своим чемоданом, пожал так плечами, знаешь, и сказал: "Извини, что напоил. Но может тебя утешит, что я лишился работы?!". А после я пойду на ближайший автобус, оставив тебя обескураженно стоять, и еще не понимающую несколько мгновений, что тебя отчислили. Но потом...

Он остановился на полуслове не вымолвив: "Потом я бы повернулся и сказал - брось это к херам и поехали уже отсюда! Мир слишком большой, чтобы переживать из-за ханжей!". Что-то остановило Роберта. Что-то? Скорее он сам себя остановил. Общественное порицание его не страшило, не страшило и впутаться в какое-нибудь "приключение", но он все же обретал с каждым годом все большую умеренность. Она действовала как-то инерционно, будто бы сама собой. И в основе ее лежал скептицизм, избирательность и придирчивость. "Не берись за то, что явно не обещает тебе блага, Роб" - словно говорил он сам себе.

Опыта передряг и приключений ему хватило, и рассказы о них, если бы кто-то, конечно, захотел их услышать, заняли бы часы и часы. Но это было богатое и интересное прошлое. То, что уже было. Оно сформировало его таким, какой он есть, и не было нужды возвращаться к отжившим формам. Роберт Кэмпбелл презирал стареющих хиппи и рокеров. Ему всегда казалось, что люди, которые до седых мудей носят кожаные байкерские косухи и слушают Rolling Stones - просто недоростки, инфантилы, которые никак не могут расстаться с периодом жизни, который считают самым светлым в своей жизни, потому что после него пришла старуха-скука, села рядом в уголок и начала смотреть оттуда поверх очков в роговой оправе. И вот, он в пиджаке, респектабельно и с иголочки одетый, закованный в эти шерстяные латы выходит к своим студентам, и они ведать не ведают обо всех шрамах от драк, татуировках на его теле и сколах на сердце.

"Да и девчонка эта...Черт ее разбери, что она такое?.." - подумал он.

- Ладно, раз такое дело... - он поставил недопитый стакан на стол и направился к двери в левой стене, которая, видимо, вела в небольшую библиотеку-архив.

- Люди, которые хотят, чтобы их оставили в покое, - раздался оттуда чуть приглушенный голос, - не ходят на вечеринки. Это все блажь и морок. На самом деле почти никому не нужно, чтобы его оставили в покое.

Из бытовки высунулась голова, многозначительно произнесшая:
- Просто им нужен тот, кто не будет высирать им мозги. - и снова исчезла. Прошло около полуминуты, после чего профессор покинул свой тайник и, плотно притворив двери, направился к гостье.

- Так что не стоит кокетничать, мисс-глава-студентов Дома. - в руке профессора сверкнул небольшой предмет - подвеска старинной работы из горного хрусталя в круглой серебряной оправе, по ободу которой было написано что-то на гэлльском. Роберт расправил цепочку и с флегматичным видом водрузил ее на щиколотку перекинутой через подлокотник ножку Санни. - Я надеюсь, что ты мне ее вернешь и не напартачишь по ходу дела. Не то, чтобы я переживал, но страшно не хочется геморроя. Я как раз из этих самых людей.

Кэмпбелл и сам старался быть проще, но и простота и легкость, проявляемые другими, всегда его подкупали. И будили в нем целый вихрь воспоминаний, болезненных...Но сладко-болезненных. Он бы отдал половину жизни, чтобы вернуть утраченное, причем не вернуться назад, как мечтают эти взрослые инфантилы, а вернуть сейчас. Когда он поумнел и не допустил бы прежних ошибок. Мечты! Но вот, мечта вдруг проносится мимо в юном образе, который вдруг заглянул в его обитель и вот - в душе вновь что-то зашевелилось и это что-то побудило его сделать доброе и приятное, просто так, ничего не прося взамен. Странно, но этой странностью он наслаждался. И уже жалел. Он был почти уверен, что без последствий это не останется, что кто-то донесет, что о'Ханниган была у него, что сама она наворотит каких-то дел, а то и вовсе предаст его надежду на ее честность. Но больше всего он жалел о том, что этот миг тоже уйдет.

Роберт улыбался, но в глазах его читалась легкая поэтическая грусть.

В такие мгновения он обычно начинал раздражать. Чем? Своим молчанием, спокойным взглядом куда-то вниз из под полуприкрытых век и легкой улыбкой, в которой читалось либо внезапно нахлынувшее воспоминание, либо какая-то потаенная грусть. Люди нетерпеливые и гордые в этот миг обычно чувствуют, что он от них что-то скрывает, что он сейчас полагает их поведение глупым. А человек нашего времени не может простить никому мысли о собственной глупости - он предпочтет показаться подлецом, самой последней сволочью, но дураком! О! Нет оскорбления страшнее, если кто-то полагает тебя дураком! Даже если сам ты не прочь сыграть роль рыжего клоуна. Это состояние наступает в пубертатном периоде, и часто человек застревает в нем на всю жизнь, особенно если она такова, что не тыкает тебя, как слепого котенка, моськой в твои собственные глупости. Да и в этой ситуации человеку часто свойственно уж скорее найти виноватого в их последствиях, чем признать, что болваном был. И тот, кто молчит и улыбается в ответ на твои слова - раздражает гордыню неимоверно!

Она не ведет себя глупо, вовсе нет. Несколько развязно, но ведь он сам это инициировал. Чуточку наивно, но ведь в этом столько очаровательной естественности. Мисс о'Ханниган не из тех, кто позволит "ты" в свой адрес и не ответит тем же самым: на равных, так на равных. Гордо? Может быть. Но это искупается прямым и откровенным диалогом. Политес слетел как старая пыль с крышки изящного рояля и звучит восхитительная мелодия человеческой речи, а не выдуманного ханжами новояза.

Но он молчит, глядя в пол. И улыбается. Он отчего-то не может сказать ей "Всего доброго, мисс о'Ханниган! Я подумаю над вашим предложением!", но что-то подмывает его выгнать ее, как наваждение. И вернуться к своим учебным планам. На полчаса. Потом пойти домой, по пути купить чашку кофе и пройтись по ночной улице, предаваясь размышлениям о вечном. Он поднимает взгляд.

- Тебе пора... - коротко произносит профессор и смотрит через плечо за окно, где уже сгустились сумерки и в осеннем тумане далекий фонарь в британском стиле освещает начавшую чуть золотиться корону клена. "Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу...Тень со светом перемешалась совершенно..." - пронеслись у Роберта в голове строки одного стародавнего писателя-мистика.

Вдруг по лицу его пробежал сумрак и он на мгновение сдвинул брови, а после бросил взгляд на Санни, словно поймав себя на какой-то мысли, о которой позабыл и только что вспомнил.

- Впрочем...в общем, ты можешь отдохнуть здесь, у меня тут есть комната... - он небрежно махнул рукой в сторону второй двери, по правую сторону от стола, повторявшую симметрию кабинета: стол, позади большое окно, по обеим сторонам от него высокие, в потолок, одинаковые черные шкафы и так же, с двух сторон, двери. - ...Будет нехорошо, если ты уйдешь отсюда...так...здесь все живет слухами и это тебя скомпрометирует в глазах твоих друзей...Решат, что амулетом я тебя купил, а ты тут что-то наболтала с три короба. Я это проходил.

Он понимал, что городит ерунду, но Кэмпбеллу чертовски сложно было признаться даже себе, что этой странной гостье удалось пробудить в этом живом и циническом мозгу какую-то необычную, подчиняющую все его существо мысль. Ему вдруг почему-то захотелось поступить просто. По-человечески. Он понимал, что его предложение может быть воспринято превратно, но превратности никогда не сбивали его с панталыку, наоборот, он хотел такой же реакции. Пусть бы она сказала - "Да, без проблем! Спасибо, ты очень мил!", и он ни в коем разе не стал бы пользоваться положением, как иной препод в его ситуации, но проводил бы ее, позволил бы даже запереться, а сам сел бы тут в креслах читать книгу, пока гостья не придет в норму. Но он слишком давно не встречал настоящей реакции.

Кэмпбелл привык к жизни в мире масок. "Никогда не играйте с реальностью масок, пока не научились обращаться с масками реальности!". Ну он - умел с ними обращаться. А научившись - возненавидел эту реальность.

- Если хочешь, я что-то закажу перекусить, а то тебя немного...ну...ведет... - он неловко улыбнулся и залез в карман за сигаретой. - Но это, конечно, на твое усмотрение. Я просто...
Короткое волевое усилие, чтобы не сказать "Я начинаю жалеть, что ты не учишься у меня".
-...Беспокоюсь.